Рано утром вышел на разведку из гостиницы - вокруг стоял сосновый бор. Покойно, чисто, прохладно. Торговцы женьшенем раскладывали на дороге товар. Увидев меня, замахали руками, залопотали на ломаном корейском: "Женьщина, дикая женьщина, дёщева". Еле отмахался. Три корешка во мху и земле отдают за десять тысяч корейских вон. Не может быть, чтобы в китайских лесах произрастало столько сельдерея.
Из Эрдао-Байхэ на Пэктусан можно подняться кратчайшим путем, по Белой (Байхэ - название речки, букв. "река Белая", Эрдао - "Второпутка"; Эрдао-Байхэ, получается "Вторая Белая речка"), берущей начало из Небесного озера, но гиды решили повезти нас окружной дорогой - через Сунцзянхэ. До Сунцзянхэ два часа езды на поезде.
Вокзал в китайской провинции - вокзал как вокзал. Таких, пыльных и неухоженных, полным-полно в России. Вспомнились и мордовская Потьма, и сибирская Шира. Одна тетка рубила прямо на тележке свиную тушу, другая разложила что-то съедобное прямо на земле, поливала водой...
Местный мужик в подтянутых на прямых ногах до подмышек штанах, покуривая цигарку, за несколько минут короткими перебежками, как бы невзначай, вклинился в наши ряды и, не глядя на нас, встал рядом с шикарными корейскими сумками. Корейцы заволновались и схватились за чемоданчики.
Погрузка на поезд была сумбурной. Сначала объявили, что подадут другой поезд, лучше, чем ходит обычно, поэтому отправление задерживается. Но вот поезд подали, нам дали команду, и мы рванули через турникет - служительница считала нас по головам. Мы прыгнули в вагон, расселись, и отправление задержали еще на пять минут. Прибежали гиды, объявили, что нас село в поезд не то больше, не то меньше, стали пересчитывать... Наконец мужик за окошком дал отмашку, и поезд тронулся с места, поехал, оставив на перроне кучку недоумевающих работников местного железнодорожного транспорта.
Снаружи вагон выглядел как советская электричка, внутри был тесен, что твой китайский автобус - мои колени уперлись в колени моментально потерявшего сознание профессора Но.
Не успели тронуться, забегали проводницы с бусами-браслетами (такие можно видеть в России), прочими побрякушками, открытками с видами Пэктусана, конвертиками с северокорейскими деньгами... Всё стоило десять юаней - улыбчивые проводницы показывали то сжатый кулак, то перекрещенные указательные пальцы (и то, и другое у китайцев означает "десятку"). Прошло несколько минут, и продавщицы-проводницы, и покупатели перешли на общий китайско-корейский язык и превосходно понимали друг друга. Засновал разносчик жратвы и выпивки... На следующей станции в вагон ввалилась толпа деревенских жителей, не обращая внимания на пышно разодетых иностранцев, оккупировала свободные места.
Ландшафт местности, по которой бодро бежал поезд, напоминал среднюю полосу России.
В Сунцзянхэ поезд стоял три минуты. Гиды предупредили, что в Китае багаж принято выгружать через окна. Корейцы оказались понятливыми учениками...
На привокзальной площади нас ждали автобусы, которые возили в первый день в шэньянский Гугун. До подножия Пэктусана, вернее, до границы национального парка Чанбайшань, ехали час.
Там нас погрузили в спецавтобусы, которые, ни разу не остановившись, довезли до места, откуда мы своим ходом, прошагав тринадцать сотен ступенек, забрались на край кальдеры бывшего вулкана, рядом с погранпостом номер пять. Одна из паломниц преклонного возраста за пятьдесят тысяч корейских вон наняла трех носильщиков, которые усадили бабку в устланный красными ковриками носилки-паланкин и по-императорски подняли на священную гору.
Гора и окрестный пейзаж напоминали родные сибирские пейзажи. Склоны Белоголовой (Пэктусана) у вершины были один к одному опаленные солнцем лысые склоны отрогов Кузнецкого Алатау в Южной Сибири. Я пробормотал приветствие от Нимлатхи и принялся фотографировать родные пейзажи.
Паломники же при виде Небесного озера (Чхончжи) пришли в безумие. После беспорядочной беготни и стихийной индивидуальной фотосъемки сто с лишним человек выстроились в шеренги, развернули транспаранты, вздели кверху руки и запели мантру.
Это несанкционированное мероприятие, к тому же нарушающее законы Китайской Народной Республики (последние были прописаны на щитах на китайском и корейском языках) не осталось незамеченным агентами китайской службы госбезопасности. Люди в темно-синих одеждах с туго перетянутыми талиями, осуществлявшие до того скрытое наблюдение, стали хватать туристов за локотки, искать виновных и требовать уплаты штрафа в пятьсот американских долларов. Паломники отмахивались, чувствуя себя в своем праве - мы на своей, исконно корейской, земле и вольны совершать любые обряды. Однако местная агентура имела власть над нашими автобусами, гидами и дальнейшей программой, поэтому мы, спустившись вниз к автобусам, собрали по три тысячи корейских вон и отдали агентам - делайте что хотите, только отстаньте от нас.
Я представил себе, что такое повторяется изо дня в день, и подумал, что место агента безопасности здесь, должно быть, стоит дороже, чем место гаишника на кольцевой в Москве.
Перекусив в автобусе досераком (не тем, не дошираком, который продают в России и вводят людей в заблуждение, а настоящим тосираком - с рисом, с мясом, с панчханом, со всеми делами, короче, бэнто) - по-китайски соленым и жирным, мы спустились с горы, пробежались вдоль Большого Каньона (ущелье с причудливыми скалами) и двинули в Тунхуа (кор. Тхонхва) - до него ехать четыре часа.
Претерпев за четыре часа битье коленок о сиденья, крутые повороты, лихачество китайских водителей и выбегание в туалет типа «кукурузное поле» ("мальчики налево, девочки направо"), мы прибыли в пункт назначения, где поужинали в псевдо-корейском ресторане "Меари" ("Эхо"). Название заведения было передано китайскими иероглифами, которые по-корейски читались "Миари". Корейцы были в восхищении и много фотографировались на фоне вывески.
Гостиница была лучше, чем предыдущие - кровати были кинг-сайз, белье чистое, в тумбе лежали запасные одеяла, смыв в бачке работал нормально, вместо замызганной ванны стояла современная стеклянная душевая кабинка. Несмотря на это, мой сосед по-прежнему лег спать одетый.
